Почему Киев убивает такие здания? Все о Центральном гастрономе
На углу Крещатика и улицы Богдана Хмельницкого сильно пострадал от пожара памятник архитектуры и истории (бывший Центральный гастроном).
Еще лет пять тому назад его собирались капитально перестраивать, наплевав на статус памятника.
Может быть, кто-нибудь думает, что после пожара реализовать строительные планы будет легче.
Но чтобы впредь подобные случаи не повторялись регулярно, необходимо категорически ставить вопрос о РЕСТАВРАЦИИ дома-памятника, а также об ответственности его нынешних владельцев за доведение объекта культурного наследия до плачевного состояния.
Вот материал 2012 года, раскрывающий архитектурную и, в еще большей степени, историческую ценность здания на Крещатике, 40/1.
От «номеров Кане» до Центрального гастронома
В последнее время заговорили о предстоящей реконструкции с надстройкой здания на Крещатике, 40/1, угол Богдана Хмельницкого.
Еще не так давно этот дом был известен всем киевлянам как Центральный гастроном.
А в конце XIX и начале ХХ века его знали как помещение так называемых номеров Кане и центр продажи классических швейных машинок «Зингер».
Реконструкция, судя по опубликованному проекту, может изменить почтенное здание практически до неузнаваемости. Давайте проследим его «биографию», чтобы разобраться, какова архитектурная и историческая ценность трехэтажного дома в центре столицы.
Дальняя часть Крещатика и нынешняя улица Богдана Хмельницкого сформировались к середине позапрошлого века. Первый квартал нечетной стороны улицы Кадетской (так называлась поначалу улица Богдана Хмельницкого; в 1869-м ее переименовали в Фундуклеевскую) поначалу занимала протяженная усадьба, на которой стоял единственный лицевой дом – на углу Крещатика. Он был двухэтажным, нижний этаж каменный, верхний – деревянный (на плане 1871 года помечен стрелочкой).
В 1868 году усадьбу приобрели два купца-француза – Август (Огюст) Бергонье и Жан-Батист Кане (в некоторых документах фигурирует как «Иван Бабтист Кане»). Но в 1872-м они разделились. Бергонье досталась часть землевладения близ угла Елизаветинской улицы (теперь Пушкинской), и вскоре он выстроил там здание цирка, переделанное впоследствии в театр. А Кане получил часть возле Крещатика. Он снес старый домик, а вместо него в 1873–1874 годах было выстроено новое доходное кирпичное П-образное в плане здание. Проект дома составил тогда еще молодой зодчий, будущий академик архитектуры Владимир Николаев.
Фасады были решены весьма экономно. В первом варианте проекта зодчий собирался украсить стены ионическими пилястрами, но затем отказался от этого. Окна лаконично обрамлены «пунктирными» торцами кирпичей. В целом оформление дома напоминает традиции позднего классицизма, который к тому времени уже выходил из моды.
Дом имел три этажа и подвал; в сторону двора выходили также окна верхнего мансардного этажа.
Нижний этаж был отведен для торговых заведений. Что же касается остальных помещений, то владелец предназначил их под недорогой отель, который называли в то время «номера» или «меблированные комнаты» – предшественники нынешних хостелов.
В конце XIX века номера в лучших отелях Киева стоили от 75 копеек до 12 рублей в сутки, в гостиницах поскромнее – от полтинника до рубля, а в «меблирашках» комнату можно было получить за 30–40 копеек.
Порой люди скромного достатка жили в таких «хоромах» годами, особенно если они были расположены в удобном месте. Номера Кане состояли в разное время из 60–68 помещений со смешанной планировкой (коридорной или блочной), расположенных в двух верхних этажах и мансарде.
В 1883 году бывшая усадьба Кане – согласно старой нумерации, по Крещатику, 46/1 – перешла в собственность двух сестер-итальянок Мариэтты Леопарди и Терезы Маффиоле.
Потом Мариэтта умерла, и Тереза осталась единственной владелицей – вплоть до 1917 года, когда усадьбу перекупил купец Абрам Кельбер. Однако все это время сохранялось прежнее название «Номера Кане». Очевидно, преемники француза не имели необходимости в ребрендинге, тем более, что содержание гостиницы брали на себя предприниматели-арендаторы.
Кроме номеров Кане, как уже отмечалось, «визитной карточкой» здания было представительство американской фирмы Зингер – всемирно известного производителя швейных машинок.
Любопытно, что название гостиницы «Кане» сохранялось даже в советское время, в эпоху нэпа, когда Фундуклеевская называлась улицей Ленина, а Крещатик – улицей Воровского. Вплоть до конца 1920-х годов отель состоял в частной аренде.
Но затем его присоединили к коммунальной гостинице, расположенной в соседнем доме – по Ленина, 3. Гостиница почему-то называлась «Новая Россия». Что же касается нижнего этажа, то его занимал один из многочисленных рабочих кооперативных продовольственных магазинов – «сорабкопов».
Любопытно, что уже тогда, если присмотреться, на вывеске этого «сорабкопа» можно было прочесть: «Київський центральний».
Продуктовый магазин на углу Крещатика и Ленина с тех пор занимал в Киеве особое положение. Перед войной он имел статус гастронома-универмага. А впоследствии стал Центральным гастрономом. Гостиница же на Ленина, 1 после войны перестала существовать.
Когда завершилась реконструкция Крещатика, здание получило нынешний номер 40/1. Оно с тех пор зрительно «вводит» в тот квартал старого Крещатика, которому посчастливилось уцелеть среди взрывов и пожаров 1941 года.
Многие, вероятно, помнят Центральный гастроном как место, куда можно было отправиться вплоть до 23.00 за многими продуктами, которые не удавалось найти в окраинных магазинах. Торговая сеть все же блюла его марку: выбор продуктов здесь был сравнительно неплохим. Но и очереди у касс – соответствующие.
Вывеска «Центральный гастроном» много лет украшала почтенное здание (едва ли не старейшее на нынешнем Крещатике). А сверху над ним был установлен идейный световой слоган: «СЛАВА ГЕРОЇЧНОМУ РОБІТНИЧОМУ КЛАСУ»
Но вот в 1980-е годы над старым гастрономом нависла довольно серьезная угроза. То был период, когда городские власти высказали определенное намерение реконструировать последний квартал Крещатика. В конце 1982 года был проведен закрытый конкурс проектов нового комплексного решения квартала.
Варианты совместно рассматривали Госстрой, Союз архитекторов и горисполком. Первое место решили не присуждать. Второе место отдали группе авторов из Художественного института, которую возглавляли Наталия Чмутина и Игорь Шпара. Третье досталось представителям Управления генплана Киевпроекта (Валентин Ежов, Юрий Паскевич, Александр Кутовой). Оба эти проекта отнеслись, как по тем временам, более-менее бережно к историческим зданиям – по крайней мере в отношении лицевой застройки.
Полным контрастом этому решению выглядел вариант 6-й мастерской Киевпроекта (Янош Виг и др.), отмеченный поощрительной премией. Весь исторический квартал, как по Крещатику, так и по Ленина, здесь обрекался на снос и совершенно новое строительство (исключение делалось только для театра им. Леси Украинки).
Конкурс 1982 года еще не подвел непосредственно к реконструкции. Однако замысел этот оставался на повестке дня. Прошел еще один конкурс, и к 1987 году определилась концепция преобразований. Наибольшую поддержку к тому времени получило предложение Киевпроекта.
Любопытно, что руководителем проектной группы стал Янош Виг, теперь уже не возражающий против частичного сохранения старых фасадов. Но, по сути, от этих фасадов оставались рожки да ножки.
Насчет здания Центрального гастронома было принято радикальное решение: снести.
О серьезности этого намерения свидетельствует появление на Шулявке, напротив станции метро «Завод «Большевик»» («Шулявская»), в те же 1980-е годы нового торгового центра.
Теперь уже не все помнят, что этот магазин в начале своей деятельности назывался опять же «Центральный гастроном». Его выстроили именно в ожидании того, что крещатицкий Центральный будет снесен.
Но… полным ходом развернулась перестройка со всеми ее новациями, и крупные государственные капиталовложения в строительные проекты были надолго отложены. В результате последний квартал Крещатика остался нетронутым.
Мало того. В 1994 году все старые здания по фронту центральной улицы (№№ 40/1, 42, 44, 46, 48, 50, 52) были признаны нововыявленными памятниками архитектуры, а в 1998-м, согласно распоряжению КГГА № 1463 от 15 июля, уже официально внесены в списки памятников архитектуры местного значения. Дом Центрального гастронома получил охранный номер 350.
Все это время магазин сберегал свой статус. Одно время он занимал обширные площади первого и подвального этажа. Но со временем эти площади стали уменьшаться, пока не свелись к нулю… Торговые помещения поставили на длительный ремонт.
И вот теперь нашлись претенденты на здание в самом центре столицы, над которым желают возвести дополнительные этажи.
Вроде бы сравнительно щадящий вариант, и надстройка умеренная (не буду пока касаться принципиальной правовой возможности надстройки памятника – она окончательно определится после того, как Минкульт укажет для данного объекта так называемый предмет охраны).
Не знаю, как у кого, а у меня остается от него впечатление явного перебора по высоте и новым формам. Кроме того, нетрудно заметить, что исторический фасад несет ощутимые потери. Угловая часть срезается; похоже, что и многие членения смещаются.
Но, может быть, это не так страшно? С точки зрения архитектуры дом хоть и выглядит почтенно, но ничем особенным не блещет, тем более по сравнению со многими другими киевскими зданиями конца позапрошлого века.
Вот тут-то приходит время напомнить, что сегодня дом на Крещатике, 40/1 является не только памятником АРХИТЕКТУРЫ, но и памятником ИСТОРИИ. Причем можно сказать, что историческая его ценность превосходит архитектурную.
Напомним, что о ней известно из публикаций. А также сообщим о том, что вновь обнаружено в последнее время.
Для начала давно уже обнародованный факт: в 1888–1889 годах – на исходе своего киевского периода – обитателем номеров Кане был великий художник Михаил Врубель.
Вот отрывок из письма Врубеля к сестре, декабрь 1888 г.
…Все это время я был ужасно озабочен и занят, теперь немного могу успокоиться: материальная моя перспектива по крайней мере на год совершенно выяснилась. Я, наконец, принял участие в соборных работах (росписи Владимирского собора. – М. К.) Покуда это. разумеется, не le bount du monde (не Бог весть что), а всего композиция и надзор за исполнением орнаментов в боковых наосах. 1000 кв.арш[ин] за 1500 [рублей]; т.е. за покрытием расходов мне удастся зарабатывать в месяц 150-200 руб.
Далее будет исполнение картонов и эскизов Сведомских на 4 плафонах; а там и самостоятельный кусок с так назыв. «лицевой», т.е. сюжетной живописью. Веду жизнь гомерическую; 3/4 денег извожу на еду и 1/2 времени на сон. Ничего не читаю; бываю только в цирке да изредка у Мацневых и Тарновских.
Приезжал сюда Серов. Он мне не признался, но я заметил, что он разевает рот на мой гомеризм… Вот уже скоро 3 недели, как я работаю, и работа все мне становится проще и занимательнее… Пожалуйста, пиши почаще. Фундуклеевская, № 1. Твой брат Миша.
Из этих строк мы заодно узнаем, что в гости к Врубелю наведывался еще один прославленный живописец – Валентин Серов, который, стало быть, тоже имеет отношение к номерам Кане.
Однако Врубеля связывает с интересующим нас домом не только проживание. В 1880-е годы из-за материального неустройства он нередко захаживал в ссудные заведения Георгия Дахновича и Евгения Розмитальского.
Они находились в том же доме на Фундуклеевской, 1. Врубель оставлял у них в залог вещи или сбывал за смешные цены свои работы. А в 1886 году он изобразил на полотне юную дочь владельца кассы, Маню Дахнович, среди экзотических предметов, кем-то оставленных под ссуду. Так появилась нынешняя жемчужина Киевского музея русского искусства – «Девочка на фоне персидского ковра».
Перейдем к следующему персонажу. В 1995 году были изданы воспоминания последнего украинского гетмана Павла Скоропадского. Из них стало известно, что в феврале – марте 1918-го он жил в том же здании.
На этот период приходились серьезные политические сдвиги, уже в апреле приведшие к провозглашению гетманской Украинской Державы. Вот отрывок из мемуаров гетмана, где представляют интерес не только подробности проживания, но и размышления Павла Скоропадского о перспективах украинской «социальной эволюции»:
…Я добрался до гостиницы «Кане». Зеленевский (будущий личный адъютант гетмана – М.К.) тоже только что там водворился и тянул уже какой-то напиток. Я был очень счастлив снова с ним свидеться и решил поселиться в «Кане».
Мы заняли две с половиной комнаты, так что у каждого из нас вышло по спальне, и еще была приемная. Я думал только о том, как бы мне более или менее прилично одеться и вымыться. Все оставленные мною вещи… разграбили большевики. У меня ничего не было, приходилось все заново заводить.
На следующий день утром немцы входили в город. На меня это производило двоякое впечатление. Я думал о том, что бы я сказал, если бы мне сообщили, что немцы, с которыми мы так дрались, входят в Киев. Я бы не поверил и наговорил бы этому лицу кучу дерзостей… Меня охватило какое-то чувство отчаяния. Сознание позора и бессилия меня угнетало; я захлопнул фортку, лег на кровать и пролежал до самого вечера.
…Первые дни я ничего не делал, радовался, что гнет большевиков больше не существует… Я побывал у многих знакомых всех слоев общества. Меня удивило, что существовали только одни социалистические украинские партии. Все русские партии ничего не делали, а если и делали, то в такой области, которая никакого отношения к создавшемуся положению вещей иметь не могла…
Все эти мысли привели меня к сознанию, что необходимо создать демократическую партию, это обязательно (украинец в душе демократ), но совсем не социалистическую. Затем, эта же партия должна была исповедовать украинство, но не крайне шовинистическое, а определенно стоя на задаче развития украинской культуры, не затрагивая и не воспитывая ненависть ко всему русскому.
Я полагал, что такая партия объединит всех собственников без различия оттенков в борьбе против разрушительных социалистических лозунгов, которые, к сожалению, у нас, раз исповедывается социализация, одни имеют успех. Этого иностранцы у нас не понимают; они думают, что мы можем держаться на ступени разумного социализма, как это бывает в западных странах. Я глубоко убежден, что у нас это немыслимо.
Если правительство станет на путь наших социалистических партий, оно докатится через короткий срок до явного свирепого большевизма. Для меня это аксиома. Мы сначала должны демократизировать страну, воспитать людей, развить в них сознание долга, привить им честность, расширить их культурный горизонт, и тогда только лишь можно разговаривать о дальнейшем этапе социальной эволюции…
Как я уже говорил, я остановился в гостинице «Кане», вел на вид довольно беспечный образ жизни, но тем не менее ко мне приходила масса народу… У нас работа кипела. Мы завербовали членов, окончательно выработали программу…
Сведения о Врубеле и Скоропадском вошли в статью о здании на Крещатике, 40/1 для Свода памятников истории и культуры, одним из авторов которой был я. Но дальнейшие поиски приводили к обнаружению все новых фактов, связанных с тем же домом.
Некоторое время назад удалось найти в архиве письмо «Афанасия Тобилевича, по сцене Саксаганского» на имя генерал-губернатора Владимира Сухомлинова (апрель 1907 года), которое было помечено гостиницей Кане, номером 20-м. Как видим, великий украинский артист и режиссер Панас Саксаганский также связан с этим адресом.
А затем я прочел воспоминания Саксаганского «Из прошлого украинского театра», выпущенные еще при его жизни, в 1938 году. И оказалось, что для корифея украинского театра номера Кане имели особое значение.
Именно там Саксаганский провел последние дни со своим братом – актером и крупнейшим украинским драматургом Иваном Карпенко-Карым (Тобилевичем). Иван Карпович уже страдал смертельной болезнью. Он собирался на лечение в Берлин, а перед этим посетил в Киеве Саксаганского, выступавшего здесь на гастролях.
Вот что пишет Панас Саксаганский (дело было в августе 1907 года):
Поехали в гостиницу Кане, где я снял для брата номер. Я побежал к другу нашему, доктору Пидризану (врач Николай Подрезан, штатный лекарь Первой киевской гимназии. – М. К.), и попросил его устроить консилиум.
Какая-то надежда на чудо все еще тлела во мне… На консилиум пришли Пидризан с Яновским. Брат заявил им: «Что бы вы ни сказали мне, в Берлин я все равно поеду». Целый час врачи осматривали больного.
Феофилу Яновскому, будущему академику, стало вполне ясно, что речь идет об онкологии. Саксаганский спросил, сможет ли больной хотя бы доехать до Берлина? «У него еще крепкое сердце», – ответил Яновский.
На следующий день братья простились и обнялись в последний раз. Так уж совпало, что в тот же вечер труппа Саксаганского ставила комедию Карпенко-Карого «Паливода».
В театре полно, и такой здоровый хохот, что стены дрожали, а тот, кто дал такие минуты счастья и забвения житейских невзгод, едет разбитый, немощный… Это сверлило мой мозг… Всю ночь я не спал.
Прошло две недели, и телеграмма из Берлина известила о фатальном событии.
Итак, один и тот же адрес напоминает нам о судьбах Врубеля и Скоропадского, Саксаганского и Карпенко-Карого… Казалось бы, достаточно для признания памятником истории? Но и это еще не все.
Совсем недавно в витрине одного из симпатичнейших киевских музеев – литературно-мемориального музея Максима Рыльского – попался любопытный экспонат.
Это письмо написано в июне 1913 года на бланке «Отель Кане» с указанием фамилии тогдашнего содержателя гостиницы – поляка Иосифа Трачевского. Автор его – 18-летний гимназист Максим Рыльский.
Получатель – его школьный друг, будущий российский литературовед, академик Михаил Алексеев. Рыльский приехал ненадолго в Киев из своего дома в селе Романовке, надеясь застать тут его, но не успел: Алексеев к этому времени уехал в Чернобыль…
Письмо пересыпано занятными приятельскими шуточками. Заслуживает внимание одна из последних фраз:
Скучать мы будем после смерти, в раю. А если попадем в какое-нибудь другое место, то будем сочинять эпиграммы на чертей. Amen.
Все эти сведения – те, что уже широко опубликованы, и те, о которых я напоминаю здесь, – составляют богатый исторический потенциал старинного дома. Не сомневаюсь, что дальнейшие поиски могут еще более увеличить его.
Уже сейчас здание по Крещатику, 40/1 официально является памятником архитектуры и истории.
Оно включено в Реестр недвижимых памятников местного значения, согласно приказу Министерства культуры и туризма Украины от 13.07.2009 №521/0/16-09.
Этот факт вызывает понятные сомнения в том, насколько допустима по закону надстройка памятника. Но если даже будут найдены какие-то оправдания для нее (подобного варианта я не исключаю), то совершенно категорическим условием должно быть полное сохранение фасадов и капитальных стен исторического здания. (Кстати, особо стоит подчеркнуть, что его включили в Реестр всего лишь три года назад – это чтобы завтра тот же Минкульт не начал нам вкручивать, будто бы дом изношен, «утратил аутентичность» и должен быть изъят из Реестра!)
Едрена мать, да в любом нормальном городе предприниматель с мозгами в голове мертвой хваткой вцепился бы в такие подробности! Устроил бы, может быть, в части помещений небольшой отель, а в нем сдавал бы «номер Скоропадского», «номер Врубеля», «номер Саксаганского»… И вместо того, чтобы разорять исторический дом, постарался бы наполнить его полноценными ретро-деталями. Ведь из целой вереницы знаменитых гостиниц старого Крещатика («Европейская» и «Гранд-Отель», «Национальная» и «Бель-Вю», «Франция» и «Англия») это, похоже, единственная, помещение которой уцелело!
В общем, хотелось бы, чтобы киевляне не остались равнодушными к судьбе дома-реликвии. Она не менее важна для центра нашего города, нежели дальнейшая судьба ЦУМа, с которой тоже сопряжены сложные обстоятельства и о которой я собираюсь в ближайшее время поговорить.
Михаил КАЛЬНИЦКИЙ, киевовед
Фото из архива автора
На цю тему читайте тут:
